Неточные совпадения
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: — Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет! —
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату
шел со шляпою,
Зажавши в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил
на стол!..
Не волчий зуб, так лисий хвост, —
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего.
Копейки не дал им!
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С реки из лодки грянула
Навстречу барам музыка,
Накрытый
стол белеется
На самом берегу…
Дивятся наши странники.
Пристали к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик...
Покуда
шли эти толки, помощник градоначальника не дремал. Он тоже вспомнил о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался и ничего, кроме «знать не знаю, ведать не ведаю», не отвечал, но когда ему предъявили найденные
на столе вещественные доказательства и сверх того пообещали полтинник
на водку, то вразумился и, будучи грамотным, дал следующее показание...
На шестой день были назначены губернские выборы. Залы большие и малые были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались в залах. У губернского
стола, под портретом Государя,
шли прения.
Волнение Долли действовало
на Алексея Александровича. Он встал и покорно
пошел за нею в классную комнату. Они сели за
стол, обтянутый изрезанною перочинными ножами клеенкой.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он
пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью
на столе и положив ноги
на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
Левин подошел к
столу, заплатил проигранные им
на тузы сорок рублей, заплатил каким-то таинственным образом известные старичку-лакею, стоявшему у притолоки, расходы по клубу и, особенно размахивая руками,
пошел по всем залам к выходу.
После наряда, то есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и приема всех мужиков, имевших до него дела, Левин
пошел в кабинет и сел за работу. Ласка легла под
стол; Агафья Михайловна с чулком уселась
на своем месте.
На четвертый день за губернским
столом шла поверка губернских сумм.
Выйдя из-за
стола, Левин, чувствуя, что у него
на ходьбе особенно правильно и легко мотаются руки,
пошел с Гагиным через высокие комнаты к бильярдной. Проходя через большую залу, он столкнулся с тестем.
Левин остался
на другом конце
стола и, не переставая разговаривать с княгиней и Варенькой, видел, что между Степаном Аркадьичем, Долли, Кити и Весловским
шел оживленный и таинственный разговор. Мало того, что
шел таинственный разговор, он видел в лице своей жены выражение серьезного чувства, когда она, не спуская глаз, смотрела в красивое лицо Васеньки, что-то оживленно рассказывавшего.
Старуха
пошла копаться и принесла тарелку, салфетку, накрахмаленную до того, что дыбилась, как засохшая кора, потом нож с пожелтевшею костяною колодочкою, тоненький, как перочинный, двузубую вилку и солонку, которую никак нельзя было поставить прямо
на стол.
Стихотворение это, написанное красивым круглым почерком
на тонком почтовом листе, понравилось мне по трогательному чувству, которым оно проникнуто; я тотчас же выучил его наизусть и решился взять за образец. Дело
пошло гораздо легче. В день именин поздравление из двенадцати стихов было готово, и, сидя за
столом в классной, я переписывал его
на веленевую бумагу.
Maman уже не было, а жизнь наша
шла все тем же чередом: мы ложились и вставали в те же часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было в обыкновенное время;
столы, стулья стояли
на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
Он было хотел
пойти назад, недоумевая, зачем он повернул
на — ский проспект, как вдруг, в одном из крайних отворенных окон трактира, увидел сидевшего у самого окна, за чайным
столом, с трубкою в зубах, Свидригайлова.
Действительно, все было приготовлено
на славу:
стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки, все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было к известному часу
на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черном платье.
Вот и деньги
на столе,
слава богу!
Он подошел к
столу, взял одну толстую запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью,
на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела
идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и, положив
на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни слова не говоря,
пошел вон.
Рассердился да и
пошел, была не была,
на другой день в адресный
стол, и представь себе: в две минуты тебя мне там разыскали.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко
идут с языка, Самгин
на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у
стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел
на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Клим Самгин, бросив
на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами,
шли в ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Самгин
пошел за ним. У
стола с закусками было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом вина в одной руке, а другою положив бороду
на плечо и придерживая ее там.
…Самгин сел к
столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как Попов стучал в дверь, и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу
на стул, отирая платком отсыревшее лицо, Попов
шел к
столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний,
на него
идут свинья, одетая женщиной обезьяна в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под
столом, неведомо зачем стоящим в пустыне, спряталась голая женщина; летают ведьмы; скелет какого-то животного играет
на арфе; в воздухе летит или взвешен колокол;
идет царь с головой кабана и рогами козла.
Пошли в угол террасы; там за трельяжем цветов, под лавровым деревом сидел у
стола большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку. Сидел Бердников, положив локти
на стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея. В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
Он
пошел к Варваре, надеясь услышать от нее что-нибудь о Лидии, и почувствовал себя оскорбленным, войдя в столовую, увидав там за
столом Лидию, против ее — Диомидова, а
на диване Варвару.
Самгин
пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне
на столе горела дешевая, жестяная лампа, у
стола сидел медник, против него — повар,
на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по
столу...
— Ну — куда, куда ты
пойдешь? — говорила Анфимьевна, почему-то басом, но Любаша, стукнув по
столу кулачком, похожим
на булку «розан», крикнула
на нее...
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со
стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила
на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
— Какая ерунда, — сердито крикнул Маракуев, а Диомидов, отскочив от
стола, быстро
пошел к двери — и
на пороге повторил, оглянувшись через плечо...
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь, сунул
на стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив живот величиной с большой бочонок, легко
пошел на Самгина, размахивая длинной правой рукой, точно собираясь ударить.
Он вскочил из-за
стола, точно собираясь
идти куда-то, остановился у окна в цветах, вытер салфеткой пот с лица, швырнул ее
на пол и, широко размахнув руками, просипел...
— Странно? — переспросила она, заглянув
на часы, ее подарок, стоявшие
на столе Клима. — Ты хорошо сделаешь, если дашь себе труд подумать над этим. Мне кажется, что мы живем… не так, как могли бы! Я
иду разговаривать по поводу книгоиздательства. Думаю, это — часа
на два,
на три.
Стараясь удержать
на лицах выражение задумчивости и скорби, все
шли в угол, к
столу; там соблазнительно блестели бутылки разноцветных водок, вызывающе распластались тарелки с закусками. Важный актер, вздыхая, сознавался...
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа в кости висков. Дома он с минуту рассматривал в зеркале возбужденно блестевшие глаза, седые нити в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка уже не
идет, лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как в соседней комнате ставит
на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой ниже пояса.
— Не
пойду, — повторил казак и, раскромсав арбуз
на две половины, сунул голые ноги в море, как под
стол.
Пошли в соседнюю комнату, там,
на большом, красиво убранном
столе, кипел серебряный самовар, у рояля, в углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты,
на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве с лисой.
Над
столом вокруг лампы мелькали ненужные, серенькие создания, обжигались, падали
на скатерть, покрывая ее пеплом. Клим запер дверь
на террасу, погасил огонь и
пошел спать.
Ему представилось, как он сидит в летний вечер
на террасе, за чайным
столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой, и лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за деревьев видом, прохладой, тишиной; а вдали желтеют поля, солнце опускается за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд; с полей восходит пар; становится прохладно, наступают сумерки, крестьяне толпами
идут домой.
Андрей молча, медленно вышел вон, медленно, задумчиво
шел он двором и сел в карету, а Обломов сел
на диван, оперся локтями
на стол и закрыл лицо руками.
Он три раза перевернулся
на диване от этого известия, потом посмотрел в ящик к себе: и у него ничего не было. Стал припоминать, куда их дел, и ничего не припомнил; пошарил
на столе рукой, нет ли медных денег, спросил Захара, тот и во сне не видал. Она
пошла к братцу и наивно сказала, что в доме денег нет.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом
шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался
на скамью, впуская пальцы в волосы, или ложился
на одну из скамей, кладя по-американски ноги
на стол.
Он
пошел к Райскому. Татьяна Марковна и Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще
на час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они встали из-за
стола и простились — не надолго.
—
Пойду прочь, а то еще подумает, что занимаюсь ею… дрянь! — ворчал он вслух, а ноги сами направлялись уже к ее крыльцу. Но не хватило духу отворить дверь, и он торопливо вернулся к себе, облокотился
на стол локтями и просидел так до вечера.
«Хозяйка, самовар!» И
пойдет суматоха:
на сцену является известный погребец, загремят чашки, повалит дым, с душистой струей, от маленького графинчика, в печке затрещит огонь,
на сковороде от поливаемого масла раздается неистовое шипенье; а
на столе поставлена уж водка, икра, тарелки etc., etc.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли
на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и
пошел ходить по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские ноги.
Я
пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой
на бочонок, служивший ему
столом.
«Что же это? как можно?» — закричите вы
на меня… «А что ж с ним делать? не
послать же в самом деле в Россию». — «В стакан поставить да
на стол». — «Знаю, знаю.
На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке, что
пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
Наш рейс по проливу
на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином, был всего третий со времени открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь
шла во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час, была положена доска, заменявшая
стол,
на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать человек, учредили завтрак и выпили несколько бокалов шампанского.